Сперва и огорчалась, и сердилась. А потом наслушалась рассказов о том, каково пришлось тем учителям, которые удержались в школьной системе, и мне мое положение показалось не таким уж скверным. По сравнению с ними мне, пожалуй, даже повезло. Тех, кого зачислили в разряд излишних, переводили в другие районы, и многие из них оказались в конце концов в самых настоящих трущобах, где полно преступников. Мне-то, уволенной, хотя бы пособие по безработице причиталось. А тем учителям, если кому-нибудь из них работа на новом месте не понравится, деваться некуда, только по собственному желанию уходить, без пособия. Но мало кто может решиться на это. Все-таки зарплата неплохая, отпуск — все каникулы. Такая работа на дороге на валяется. Хотя работать им приходится ужас в каких условиях. Пару месяцев назад я заглянула в свою прежнюю школу. Она пришла в жалкое состояние. Учителей стало на 20 процентов меньше. Классы перегружены. Все дополнительные предметы отменены: нет ни гимнастики, ни музыки, ни рисования. Школьный день сокращен. Ну и конечно, преподавание поневоле сведено до минимума. Учеников в каждом классе теперь раза в полтора больше. Все учителя подавлены. По сравнению с тем, что было — а было тоже ведь не сахар,— перемена разительная. И это их угнетает.
Поэтому со временем до меня постепенно дошло, что отдел народного образования на самом деле оказал мне услугу. Хотя работа учителя имеет много плюсов, это, по сути дела, одно расстройство, потому что в действительности не учишь, а поддерживаешь дисциплину. Но раз уж стал учителем и пошел работать в эту систему, приходится соблюдать ее правила. Я никогда бы не смогла уйти с этой работы по собственной инициативе, но после того, как меня вытурили, я сообразила, что смогу заняться, если всерьез захочу, и многим другим.
Увольнение, наверное, было для меня гораздо более сильным эмоциональным потрясением, чем я могла себе признаться, потому что сейчас я ужасно злюсь на отдел народного образования и на паршивую школьную систему, которая портит жизнь всем, кто в нее попал. Раньше меня возмущали бюрократизм и плохая работа системы школьного управления. Но теперь мне становится понятно, что корень зла всей этой системы — в ее обезличенности. Невозможно найти конкретного виновника. Я, например, не сержусь на своего директора, не сержусь на учителей, которые избежали увольнения, им же семью кормить надо. Не сержусь и на работников центрального школьного управления: им, бедным, за кресло держаться приходится. А что мы видим? Ассигнования урезают, штаты сокращают, увольняют налево и направо людей — единственных кормильцев в семье. Ни с кем и ни с чем не считаются. О компенсации и речи нет. Заставляют людей мотаться туда-сюда без всякого толку в поисках работы, а если кто недоволен, ответ один: «Не нравится вам быть учителем — уходите, вас никто не держит». И ни одного человека, которому можно было бы предъявить обвинение. Все эти решения принимает безликий отдел народного образования где-то наверху, да и тот всю вину перекладывает на городские власти. По-моему, это ужасное зло. Прежде мне и в голову не приходило считать эту систему каким-то символом, отражением политики. Я просто исходила из того, что, раз живешь в городе, нужно приспосабливаться к его обстоятельствам и учреждениям и работать, так как работать необходимо. Теперь я стану гораздо более критически подходить к выбору организаций, в которых я готова работать, и организаций, которые я готова поддерживать. Потому что надо нести ответственность за то, что делаешь. Я больше не хочу быть безликим винтиком системы, ее бездействующим механизмом. Если ты работаешь, то поддерживаешь систему, нравится тебе это или нет. И следует выбирать, на какую систему работать.
Многие мои друзья считают, что я просто с ума сошла. «Послушай,— говорят они,— тебе же твою работу обратно предлагают, хватай ее скорей! Разве можно этим бросаться?» Но у меня такое чувство, будто я от собственного своего слова бы отступилась, возьми я теперь эту работу. Я понимаю, что, когда люди говорят о работе, которую тебе предлагают, они вовсе не думают о ее ценности, достоинстве, общественной полезности; для них все сводится к деньгам — сумме заработка, необходимой, чтобы сохранить привычный образ жизни. Но я поняла: вовсе мне незачем поддерживать ради его сохранения то, что я считаю злом. Я бы очень хотела преподавать, но не желаю работать на отдел народного образования.
Комментарии закрыты.