Мы копнули глубже, и выяснилось, что и платили они мне намного меньше, чем любому из преподавателей- мужчин. И конечно же, я была у них как бельмо на глазу. Меня всегда огорчало, когда в списках комиссий я не видела ни одной женской фамилии. В особенности если это была какая-нибудь важная комиссия. Я звонила ее председателю и спрашивала, почему комиссия целиком состоит из мужчин. Я спрашивала: «Почему там нет ни одной женщины? Вы же знаете, у нас найдется по меньшей мере сто пятьдесят женщин, которые вполне могли бы войти в состав вашей комиссии». Или же я добивалась приема у ректора, приходила и говорила: «Почему у нас в исполнительном комитете нет ни одной женщины?» — «Да, но у них нет никакого опыта». На что я возражала: «А откуда у них возьмется опыт, если вы даже не собираетесь включать их в состав комиссий?» Меня беспокоило положение не только наших преподавательниц, но и секретарш и уборщиц, которым за ту же самую работу платили меньше, чем мужчинам. Я эти вопросы поднимала все время. А для начальства это были мелкие недоразумения, которые не стоили того, чтобы извлекать их на свет божий.
И вот мы предъявили иск. Это было два года назад. Все это время я тщетно пыталась найти работу. Здесь мне устр9иться очень трудно, ведь когда мы предъявили иск, об этом трубили все газеты. Моя репутация была подорвана: я — та самая поборница женских прав, что подала в суд на Андерсовский университет. Теперь, когда прошло уже два года, я хочу надеяться, что обо мне позабыли. Я подаю заявления о приеме на работу, но пока безуспешно.
Я все время переделываю свои резюме применительно к обстановке. Куда я только не пыталась устроиться. Подумывала я и о том, чтобы пойти работать барменшей: когда-то я была отличной барменшей. И все-таки меня что-то останавливает. Господи, думаю, неужто придется к этому вернуться? Я даже побывала в одном кафе-мороженом, где подыскивали администратора. Кое-какой толк я в этом знаю. Они сказали, пожалуйста, я могу начать как официантка и, возможно, лет через пять стану администратором. Представляете? Я пошла в официантки, когда мне было девятнадцать, чтобы обеспечить себе возможность учиться в колледже. Так неужели же я пойду в официантки в свои пятьдесят семь?- Пока у меня есть деньги, я еще могу выбирать. Но если вопрос встанет ребром: или умирать с голоду, или идти на курсы официантов,— можете быть уверены, я выберу последнее.
Порой я прихожу в отчаяние, ведь я старею. Сейчас мне пятьдесят семь, а скоро исполнится пятьдесят восемь. Здесь на работу рассчитывать не приходится, но я хочу дождаться конца разбирательства. Я бы могла уехать в Калифорнию или еще куда-нибудь, где меня никто не знает, но я не уверена, есть ли в этом смысл,— все равно предпочтение отдают молодым. И я никого не виню. Я бы сама сейчас не взяла себя на работу. (Смеется.) И вот почему: бюджет учебных заведений строго ограничен. Преподавателю моей квалификации полагается довольно высокий оклад. Распорядителя финансов, может быть, и не очень волнует проблема научного центра или библиотеки, но по закону он обязан их иметь. Так кого он туда возьмет? Выпускника какого-нибудь колледжа, у которого библиотечное дело не было основным предметом, и это обойдется ему вдвое дешевле.
Есть тут еще одно обстоятельство: раз уж я подала в суд, приходится учиться терпению. Вполне вероятно, что мне исполнится шестьдесят, а дело мое все еще не будет заслушано. Предполагалось, что суд займется им в марте этого года, но мой адвокат говорит, что судья запаздывает с разбирательством: одних только уголовных дел больше чем на год. Так что мы понятия не имеем, когда нами займутся. В таком случае мое дело отложится минимум еще на год — это пойдет уже третий год с момента моего увольнения. Обычно с гражданскими делами всегда такая волынка. В университете надеются, что я не дождусь и уеду. Им прекрасно известно, что здесь я не могу устроиться на работу, вот они и надеются, что до суда так и не дойдет.
Какие мы предъявляем им обвинения? Нарушение 1-й поправки к конституции, то есть свободы слова,, а также собраний. Билль о правах, статьи VII-и IX. Кроме того, неравная оплата за равный труд. В данный момент мы предъявляем им иск на сумму в два с половиной миллиона долларов. Я очень надеюсь, что в результате меня хотя бы восстановят в прежней должности с прежним окладом. Правда, к тому времени я могу оказаться и в инвалидном кресле. К тому же они могут выпроводить меня на пенсию сразу же после моего возвращения. И все это так глупо, ведь за эти два года аналогичный иск университету успели предъявить и другие. С каждый годом этих исков будет все больше. По-моему, было бы гораздо целесообразней, если бы они платили женщинам наравне с мужчинами. Предоставили бы одинаковые возможности роста. Позаботились бы о том, чтобы женщины вошли в состав комиссий, могли занимать руководящие посты. В университете немало женщин, у которых есть для этого все данные. Так какого же черта им перекрывают дорогу?!
Комментарии закрыты.