Едва мы тут обосновались, как узнали: администрация устраивала на заводе собрания для рабочих, нанятых в Линкольн-Вэлли. Им говорили: «Сюда приедет группа из Делавэра. Они приступят к работе через неделю. Люди они упрямые, шумные. От них можно ждать чего угодно. Но мы связаны с профсоюзом договором и — нравится нам это или нет — вынуждены принять их. Естественно, их приезд нежелателен, и мы надеемся когда-нибудь от них избавиться». Так что когда мы первый раз пришли сюда, на нас смотрели как на диких зверей. А потом начались неприятности. Я проработал в Делавэре двадцать три года, двенадцать из них — начальником цеха, и в моем личном деле всегда было чисто. И вот не проходит и недели, как там появляется первая запись. А следом — еще пять.
Без профсоюза я здорово нервничал, чувствовал себя как рыба на суше. Я потащил за собой всю семью; в Делавэре мы жили в городском предместье, а тут забрались в сельскую глушь: я купил на отшибе небольшую старую ферму,— кругом чужие, а у «Элтона» все идет к тому, что скоро я получу последнее предупреждение. Последнее предупреждение означает, что в следующий раз укажут на дверь. Так они поступали со всеми, кто приехал из Делавэра. Оказывали самое что ни на есть грубое давление. Подвергали нас явной дискриминации. Ну и дела, думаю. Никуда не денешься, придется сколачивать профсоюз.
По счастью, не я один так думал. Между прочим, стоит здесь обосноваться какой-нибудь новой компании — профсоюзы тут как тут, стараются пополнить свои ряды. Два больших профсоюза взялись было за наш завод, но только запороли все дело. Самый большой профсоюз в этих краях — СРП, на заводе примерно в тридцати милях отсюда. У них и жалованье приличное, и пособия. Мы подумали: «Почему бы нам не обратиться в СРП?» Написали заявление и — туда, и поразили тамошнее руководство. Они обратились в Чикаго и получили разрешение на организацию нашего профсоюза. Не прошло и двух недель, как семьдесят пять процентов наших рабочих получили членские карточки.
Порядок такой, что за этим следуют выборы уполномоченных, которые избираются большинством голосов. И тут наша администрация развязала ожесточенную кампанию — в жизни ничего подобного не видывал! Раз в неделю нас заставляли смотреть в кафетерии фильмы о том, как профсоюзы устраивают кровавые бани — все там вооружены ножами и ружьями,— как они натравливают черных на белых, а мужчин на женщин. Компания не поскупилась и на неоновые щиты, где то зеленым, то белым вспыхивало: «Не голосуйте за профсоюз!» Начальство лично вызывало каждого на беседу. И домой они посылали письма. Прибыл даже президент компании и говорил с рабочими, наверное впервые в жизни. Должно быть, дела на заводе обстояли неважно. Когда сюда набирали людей, из четырнадцати тысяч подавших заявления на работу приняли двенадцать тысяч, а ведь брали только тех, кто был против профсоюзов. Так что когда семьдесят пять процентов рабочих записались в профсоюз, администрация пришла в замешательство.. Несмотря на сильное противодействие, профсоюз одержал-таки победу на выборах. Правда, мы победили с преимуществом всего в двадцать один голос, но это была победа.
К тому времени я уже вовсю развернул организационную работу. Поставил уйму людей на профсоюзный учет, а еще ходил и убеждал всех и каждого голосовать за профсоюз. После выборов решил: выдвину-ка я свою кандидатуру на пост руководителя нашего отделения. Поскольку у меня был солидный опыт профсоюзной работы, а почти все на нашем заводе были в этом деле новички, я был уверен: мне это по плечу. Начал кампанию и повел ее как одержимый. Мне таки пришлось потрудиться. Ведь кандидатур было семь, а в уставе профсоюза сказано, что его руководитель избирается большинством голосов. При семи кандидатах собрать большинство голосов очень трудно, но я прошел. На первом же голосовании.
Вслед за этим началась напряженная борьба. Компания отказывалась признать профсоюз, и переговоры превратились в настоящий цирк. Едва нас облекли полномочиями, мы подняли вопрос о трудовом договоре. Бились над этим с июня по октябрь, и все без толку. Компания предъявила нам ультиматум. Не уступала ни на йоту. Стремилась лишить нас и того, чего мы уже добились. Поэтому мы устроили забастовку. Она продолжалась с октября по июнь, и переговоры то возобновлялись, то прекращались. К ним был привлечен даже глава Федерального бюро по посредничеству. Он сказал, что ему не привыкать улаживать трудовые конфликты, но никогда еще не приходилось иметь дело с такой несговорчивой компанией. Ведь речь шла не о деньгах, а всего лишь об основных правах рядового рабочего — члена профсоюза. Нам отказывали и в половине тех прав, которые обычно предусматривает договор. Например, чтобы член профсоюза вошел в состав заводского комитета по охране труда. Мы сказали: «Мы хотим быть частью вашей программы по охране труда. Хотим, чтобы труд на заводе был безопасным». Мы потому настаивали, что в плане охраны труда этот завод стоит чуть ли не на последнем месте в стране. До того как договор вошел в силу, только за неделю людям отхватило ломтерезкой восемь пальцев. Один из рабочих потерял на одной руке три пальца, у меня все внутри перевернулось… Но компания нам отказала. Они дрались с нами не на жизнь, а на смерть. В конце концов один член профсоюза все-таки вошел в комитет по охране труда, но что можно сделать в одиночку? Результатов обычно добиваются сообща.
Я прошел через ад, и семья моя — тоже. Во время забастовки я работал как одержимый. Каждый день проводил здесь не меньше пятнадцати — восемнадцати часов. Для пикетчиков надо было оборудовать походную кухню. Надо было следить, чтобы круглые сутки ворота находились под наблюдением. Надо было поддерживать в людях боевой дух. Они должны были знать, что руководство — в гуще событий, что мы не отсиживаемся дома, когда другие идут в пикет. Мы шли в пикет и разъясняли, почему бастуем, почему нужно продолжать забастовку и почему нам так важно одержать победу. Разъясняли суть переговоров, позицию компании и нашу позицию. Регулярно устраивали митинги, чтобы заручиться поддержкой. Нам этих митингов хватит до самой смерти. (Смеется.)
Комментарии закрыты.