Раз восемь жене и детям угрожали по телефону. Говорили: «Пока вы все спите, к вам в окно влетит зажигательная бомба и спалит дом». Или: «Мы твоему мужу голову оторвем». После этих звонков жена вконец разнервничалась. Собралась было совсем уехать из штата. Я до хрипоты с ней спорил, чтобы ее удержать. Если бы она настояла, я бы с ней поехал, но я пытался объяснить, что это обычная история, что для беспокойства нет никаких оснований. Мы поменяли номер телефона, и он не был внесен в телефонный справочник. Мне и сюда звонили, грозились свернуть шею. Просто-напросто запугивали. И порой я давал слабину. Оглядывался, когда вел машину, избегал людных мест. До сих пор с неохотой хожу по магазинам или в кино.
Положение усугубилось, когда меня арестовали. Как подобает хорошему руководителю, мне пришлось нарушить судебные предписания — чтобы показать моим людям: с законом шутки плохи. (Смеется.) Меня поймали с поличным и посадили. За нарушение предписаний меня арестовывали, наверное, раз пять. Дети в школе говорили моим ребятишкам: «Что, опять твой отец под замком? Сидит он, сидит в тюрьме». Однажды меня арестовали якобы за то, что я ударил водителя грузовика, а этого и в помине не было. Один грузовик прорвал наш пикет, находились такие. Обычно старший по пикету подзывал меня, и я догонял водителя, чтобы сказать: «У нас забастовка. Мы будем вам признательны, если вы уважите наш пикет». Ну а этот парень ответил: «Идите вы с вашими профсоюзами к такой-то матери. Мне нужны деньги. Я поехал». И он поехал. Но я знал, когда он будет возвращаться назад. Я так подгадал, что моя машина поравнялась с грузовиком метрах в четырехстах от завода. Со мной было еще четверо ребят. Мы ему сказали пару теплых слов, и он затормозил, и один из наших ребят с ним подрался. Я в драке не участвовал. Но водитель заявил в полицию. Сказал, что я тоже дрался. Вот меня и арестовали. И уволили меня тоже из-за этого.
Хожу теперь сам не свой. Меня здорово беспокоит арбитраж. По-моему, я должен выиграть. А если нет? Моя семья лишится возможности пользоваться больницей. У нас трое детей. У меня нет права на пенсию. Лучше уж приготовиться к самому худшему. Недаром адвокаты сказали, что компания намерена разделаться лишь с несколькими, ия — в их числе. Правда, мой адвокат меня успокаивает: «Конрад, что ты волнуешься? Считай, что твое дело в шляпе. Им не к чему придраться. Наш арбитр — человек справедливый. В арбитражной практике такое встречалось и раньше, никто не подумает создавать из этого прецедент. Не волнуйся». А я места себе не нахожу. Пусть даже пятьдесят шансов против одного, что я выиграю,— а ну как выпадет единица? Вдруг арбитр скажет: «Я могу удовлетворить обе стороны. Пусть тридцать семь человек возвращаются на работу, а судьбу руководителя решит компания». И я окажусь за бортом. Повисну в воздухе. Не знаю даже, где и как буду искать работу. С голоду я, конечно, не умру; не погнушаюсь и посудомойкой вечерами подрабатывать, и днем найду чем заняться Можно было бы и свое дело открыть — обзавестись маленькой мастерской. Но как же мне не волноваться? Проработал на заводе двадцать шесть лет, и — уволили. Нужно быть полным идиотом, чтобы не беспокоиться, вернешься туда или нет.
Я провел не одну бессонную ночь. Издергался до предела. И здоровье сдало. Человек я сильный и крепкий, но вполне могу заработать язву. А как руководитель, я обязан подавать пример и сохранять спокойствие. Иной раз люди так тебя обгадят, что ты готов душу из них вытрясти, но сдерживаешься. Среди штрейкбрехеров попадались такие — век буду помнить. Когда мне встречается эдакий суперскэб 1 и у нас разгорается спор, так и тянет врезать ему как следует, но, как руководитель профсоюза, не могу — дурной тон. Но я мстительный. Я с ними расквитаюсь. Когда уже не буду руководителем. Пусть только мне попадутся, душу из них вытрясу, руки так и чешутся. Мне лет десять не приходилось драться по-настоящему, но я сумею за себя постоять.
Приходится заботиться и о тридцати восьми. Это помещение стало общественным клубом, я специально так сделал, чтобы люди не сидели в четырех стенах у себя дома, раздумывая, что же происходит. Мы их немного избаловали, но они это заслужили, тут особый случай. Вот они и приходят сюда отвести душу. Играют в карты, спорят, дерутся, напиваются, стоят на голове, но остановить их рука не поднимается. Этих людей жестоко обидели. Некоторые из них — сущие дети. Им обязательно нужно, чтобы кто-то вел их за руку, иначе они пропадут. Правда, теперь я стараюсь не давать им спуску. Особенно двоим. Придут они, а я им и говорю: «Ребята, да вы как вестники несчастья. Все видите в черном свете. Понравилось бы вам,— говорю,— если бы я, руководитель профсоюза, явился сюда и сказал: „Арбитраж мы проиграем. Никто из нас на-работу не вернется. Мало того, все мы попали в черный список, и нам больше не работать ни одного дня. И дома у нас поотбирают, и машины наши поломаются, будут стоять и гнить. А что, если нас шарахнет молнией, и жен наших тоже поубивает?“» Ведь я сижу и выслушиваю эти бредни каждый божий день. Но я не даю им спуску. Я говорю: «Не желаю больше этого слышать. Я слышал все это уже тысячу раз». Я говорю: «Арбитраж мы выиграем. Мы их, растак твою мать, разобьем в пух и прах. Мы еще им покажем, на что способны — выиграем каждое отдельное дело. Мы вернемся, и не просто вернемся, а закажем специальный автобус и въедем на заводе флагами». Я должен постоянно их подбадривать, чтобы они не теряли надежду. Надо держаться во что бы то ни стало. Если я скажу: «Нас разобьют наголову, и мы окажемся в полном дерьме», какой же тогда из меня руководитель?
Подбадриваю я их, а про себя думаю: «Врешь ты все, сукин сын…» (Смеется.)
Комментарии закрыты.