Видимо, отсюда то необоримое стремление советских людей, в том числе и специалистов, изучающих те или иные стороны американского бытия, проверить, попав в США, имеющиеся «книжные знания» об этой стране, «пройтись по стереотипам», сопоставить личные наблюдения с опытом усвоенных знаний. Спрашивал у коллег, знаю по себе, какое чувство охватывает всякий раз, когда видишь кутающихся в немыслимое рванье бездомных в Нижнем Истсайде Нью-Йорка, пугающую какой-то гнетущей безликостью очередь в бюро по трудоустройству где-нибудь в районе Хьюстон или Л афайетт-стрит, безразлично отрешенных нищих на Бауэри, апатичных, покрытых коростой и угольной пылью алкоголиков, спящих среди гор мусора в выгоревших, как после бомбежки, кварталах Южного Бронкса. Стараешься быстро отвести глаза, словно невольно столкнулся с нарочитой непристойностью, но затем удивление ли, испуг, любопытство, жалость или все эти чуства разом заставляют воровато обернуться — стыдно ведь в упор-то глазеть на такое! — и смотришь все-таки, смотришь, проверяешь «книжные знания»! Наверно, самое поразительное в этих заплатах на изнанке Америки, помимо их реальности,— начисто отсутствующий хоть какой-либо намек на эпатаж, эдакую антиэкзотику, американский вариант парижских клошаров, необоримый бутафорско-сценический оптимизм героев горьковского дна, столь хорошо известный по плохим постановкам. Самое поразительное ощущение приходит тогда, когда, отбросив свои «книжные знания», свои стереотипы — убежденность в собственной осведомленности, просто понимаешь, что вот это-то и есть дно, край, предел падения человеческого, что в этом нищем, безработном, бездомном, голодном существе сошлись все неведомые ужасы неведомого тебе бытия, а само оно, это существо, в своем естестве, плоти, крови, реальности является ирреальностью, антиподом, потусторонностью бытия: не может такого быть, и вот оно, перед тобой, не вычитанное, не услышанное — реальное. (Грейс Китон: «…это… больше похоже на изнасилование, чем на смерть. Над тобой совершают насилие, надругательство, а ты беспомощна. Ты полностью в их власти. Вот что ужасно».)
И какими насыщенно страшными становятся некогда абстрактные для тебя понятия «безработица», «нищета», «голод», «бездомность» после того, как они «оживляются», «очеловечиваются» судьбой, бедой хотя бы одного реального безработного, нищего, бездомного… «История души человеческой… едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа».
Книга Г. Маурера, не претендуя на всесторонний и всеобъемлющий анализ проблемы безработицы, просто раскрывает эту проблему, заставляя подчас испытывать то же чувство естественной неловкости за невольное и безучастное созерцание человеческой смятенности, за вторжение в чужую судьбу, которое охватывает при столкновении с реальными изгоями американского общества. И это не удивительно: ведь перед нами, как и было обещано автором, «живые люди, а не цифры».
Своей книгой Г. Маурер, как представляется, превзошел известный труд Стадса Теркела Последнему удалось «разговорить работающую Америку», собрав десятки блестящих интервью рабочих, банковских служащих, полицейских, инженеров, продавщиц — тех, кто так или иначе, в большей или меньшей степени, но приобщился к «великой американской мечте»: вере в личный успех, в определенный уровень достатка, в личную независимость в стенах собственного дома.
Г. Маурер «разговорил» безработную Америку, опросив тех, кто перестал быть рабочим, банковским служащим, полицейским, инженером, продавщицей, испытав на себе глубину «американской трагедии» —• утрату достатка, независимости, надежды на будущее.
Две книги, две стороны одной медали, два лица одной страны, два несовместимых мира, вся разница между которыми обусловлена лишь одной зависимостью — есть работа или ее нет…
Но не только в «одушевлении» книжного понятия безработицы заслуга Г. Маурера и значение его труда. Вчитываясь в слова его героев, их оценки случившегося, объяснения причин постигшей их беды, следя за рассуждениями на тему «кто виноват» и «что делать», ощущаешь непривычность, непонятность иного социального мышления, феномен иного взгляда на мир, на однозначные, казалось бы, явления… Как обыденно, буднично относятся собеседники Г. Маурера к тому, что нам кажется ненормальным, противоестественным. (Роланд Батала: «…в стране усиливался экономический спад, поэтому никаких вакантных мест нигде и не предвиделось».) Словно речь идет о плохой погоде— моросило, было слякотно и промозгло… мы решили не выходить на улицу.
Не здесь ли, не в этом ли своеобразии обыденного и общественно- политического сознания, формирующегося под воздействием как объективных, так и субъективных факторов (среди последних едва ли не самый важный — целенаправленная идейно-политическая деятельность «мозговых центров» господствующего класса), коренятся особенности социально-политических процессов, протекающих в этой стране, специфика морально-этических представлений, нравственных норм, общего мировосприятия американцев? Не в этом ли первопричина подчас непреодолимого непонимания Америкой остального мира, Америки — остальным миром? (Дирк Фрэнкоу: «Я представить себе не могу, как бы выглядело на деле устройство общества, при котором каждому гарантирована работа. Не пришли ли бы мы к тому же положению вещей, что и сейчас, когда каждый занимается бессмысленным трудом?..» Каково?) Клинт Иствуд, «самый американский» киноактер сегодняшней Америки, известность которого, похоже, начинает затмевать экранную славу Джона Уэйна и Гарри Гранта, чьи герои отождествлялись с понятиями «американизм», «истинно атйери- канское», заметил как-то в интервью: «Америка — это самая безумная идея в мировой истории, претворяемая в жизнь собравшимися под одной крышей безумцами. Думаю, что другие смотрят на Америку как на плод больной фантазии. Похоже, нас и правда трудно понять».
Трудно понять — еще не означает, разумеется, что вовсе нельзя, а тем более не надо понимать. Очевидность этой истины особенно остро осознается в последнее время, идет ли речь об истории, внутриполитической специфике, мировоззрении американцев, внешней политике США. И книга о безработице в Америке, «написанная» безработными американцами, позволяет понять многое в этой стране, в ее людях — людях разных, у которых психика подчас изломана той же безработицей, у которых порой даже мысль о вржделенной работе вызывает отвращение. А большее понимание, большее знание неизбежно рождает большее число вопросов, даже если речь идет о таких предельно конкретных проблемах, как безработица. Ну в самом деле: сколько их, например, этих Хьюзов, Пастеров, Муравчиков, Лакаррьеров, Пасторини, Карденасов, Дрисдейлов? Много, мало? Как долго они могут пребывать в том противоестественном состоянии полуотчаянья-полунадежды, в котором их застал Г. Маурер? Кто из них в этом состоянии останется, кто вернется назад, к «жизни с работой»? Сколь велики их возможности продержаться, сколь надежны гарантии неповторения судьбы безработного в будущем? Что есть их судьба — неизбежная закономерность или результат случайного стечения обстоятельств, собственной нерадивости, ошибки? (Джим Хьюз: «В том, что меня уволили, общество не виновато…») И наконец, главное: может ли хозяйственный механизм страны, гордящийся — и не без основания — своими производственными достижениями, темпами, возможностями, обойтись без таких социальных издержек, как хроническая многомиллионная безработица? Если нет, то почему? Может ли политическое руководство этой страны гарантировать своим гражданам столь естественное право на труд — право жить за счет своего труда, своим трудом растить детей, своим трудом обеспечивать себе старость? И если нет, то почему, почему?
Вопросы, вопросы… В чем-то простые, в чем-то — сложные. Чтобы ответить на них, недостаточно быть даже очень хорошо знакомым с судьбами и проблемами собеседников Г. Маурера. Здесь без «книжного», обобщенного знания не обойтись.
Статистическая история безработицы, хотя она и не столь длительна, зафиксировала несколько пиков и падений ее уровня за последние полвека. С 18 млн. в 1930—1932 гг. безработица сокращалась до 2 млн. в конце второй мировой войны, в годы агрессии США во Вьетнаме. Однако она никогда не исчезала совсем, коль скоро принципиально не менялась среда, ее рождающая. Лишь за послевоенный период раличные администрации дали старт десяткам программ по поддержанию занятости, приняли два закона, призванных искоренить безработицу, обеспечить «полную занятость». Результаты хорошо известны.
Тенденции социально-экономического развития США за последние годы, даже если их не слишком драматизировать, говорят, что положение на рынке труда будет, скорее всего, ухудшаться до конца века или по крайней мере сама проблема будет становиться все сложнее, требовать все большего внимания общества, больших ресурсов для своего решения, все более кардинальных мер. На чем строится этот, в общем-то, не очень оптимистичный вывод, если говорить с позиций тех, для кого безработица не абстракция?
Безработица в США демонстрирует устойчивую тенденцию роста в течение всего послевоенного периода, что само по себе уже весьма знаменательно. Если среднегодовое число безработных в 50-е годы равнялось 3 млн. человек (4,6 % всей рабочей силы гражданских секторов экономики), то в 60-х годах оно равнялось 3,6 млн. (4,8 %), а в 70-х, по данным официальной американской статистики,— 5,9 млн. человек (6,9 % рабочей силы), в том числе во второй половине 70-х годов— 6,9 млн. (7 %).
Комментарии закрыты.