В своем фильме Стэнли Кубрик вполне расчетливо стремится к многозначности экранных иероглифов — будь это монолит, бунт робота или загадочно двусмысленный финал. Столь же расчетливо, с моей точки зрения, он «напускает туману». Сама нераскрытость загадок и тайн, показанных в фильме, несомненно входит в его авторский замысел. Как это ни парадоксально звучит, именно эта нераскрытость и приближает космический полет художнической мысли к сегодняшней Земле, вернее, к психологическим и нравственным состояниям тех наших современников, которые напуганы жизнью и выхода из страха не видят даже в манящих далях космоса. Для философской концепции фильма, связывающей проблемы далеких полетов с земными сегодняшними делами, знак вопроса, поставленный монолитом, восстанием робота и финалом, важнее поисков ответа. Поиски ответа заранее несут на себе печать обреченности на поражение, а вопрос и неясность — это те драматические реальности, которые ассоциируются с нынешними тайнами безумного мира, с его жестокостями, доходящими в своем пароксизме до убийства Шарон Тейт и ее друзей, до уничтожения мирных вьетнамских деревень и их жителей. Это те реальности, которые будут нас сопровождать — так, очевидно, думает постановщик «Космической Одиссеи» — в наш завтрашний День.
«Я попытался,—говорит Стэнли Кубрик, характеризуя свой фильм и его стиль,— создать такой изобразительный строй, который оставляет в стороне общепринятые формулы понятности и их конструкции, опирающиеся на диалог, с тем чтобы сразу воздействовать на подсознание эмоциональным и философским содержанием произведения».
Ощущение драматической неясности современного мира и его перспектив всепроникающе влияет на построение и оформление фильма. Здесь нет обычной для Кубрика иронии, но нет и эмоциональной непосредственности, нет упоения мечтой. Изображая фантастический полет своих героев, режиссер словно бы отбывает тяжкую земную службу. Ведь рядом с научно-техниче- скими победами идут нравственные и философские поражения. Победы ограничены командами и контролем монолита, поражения — тотальны. Они — ив мотивах действий внеземлян, и в бунте робота, и в роковой неразгаданности многочисленных тайн и загадок «Космической Одиссеи».
Философия фильма и воплотившиеся в нем настроения по-своему отражаются в скучной рационалистической конструктивности интерьеров космического корабля и станции. Декорации в фильме кажутся скверными копиями рисунков из второсортных научно-популярных журналов, пробующих представить космическое будущее человека по конструктивным канонам позавчерашнего происхождения. Вымученная элегантность в стиле модерн по-своему гармонирует с мыслью фильма, обращающейся в третье тысячелетие, чтобы и туда притащить пороки буржуазного человека наших дней.
С философскими слабостями фильма связаны недостатки его драматургического построения. Фильм развертывается как серия эпизодов, создающих разноголосицу тем и проблем. Неясность идей, сумятица настроений рождают беспорядочность, хаотичность экранного действия — драматургия фильма беллетристически поверхностна и лишена убеждающей последовательности. Гейне как-то говорил: ухабистую дорогу нельзя описывать ухабистыми стихами. В новом фильме Кубрика ухабистая дорога мысли описывается ухабистыми стихами.
Жизнь, как известно, не изменяется только с помощью познающего ее сознания. Но сознание многое может дать человеку, если оно правильно отражает процессы и закономерности действительности, если оно прокладывает пути в будущее, основываясь на диалектически точном понимании настоящего. Сознание бессильно, если оно, сознавая ущербность данного бытия, за его пределы не выходит, других возможностей не видит.
При оценке «Космической Одиссеи» очень важно иметь в виду не только авторские замыслы и намерения, но и то, что объективно отразилось в самой работе над фильмом, в его драматургии и режиссерском образе. «Космическая Одиссея» — предметное выражение драмы буржуазного сознания, вернее, тех его представителей, которые не довольствуются панглосовыми самоутешениями— «все к лучшему в этом лучшем из миров»,— а всерьез задумываются над бедами современного человека. Считая нормы частнособственнического бытия непреходящими, они не могут понять мир в его реальных противоречиях, в его неостановимом движении к социализму. Самим фактом своего появления, самим объективным своим содержанием фильм Кубрика показывает, что даже в своем максимальном развитии на основе далеко продвинувшейся науки буржуазная цивилизация остается в пределах того частнособственнического свинства, которое проклинают, не умея до конца понять, наиболее честные художники буржуазного мира.
Многослойный в своем авторском замысле, фильм Кубрика и воспринимается многослойно: многие зрители в США и других странах по достоинству оценили технический блеск в воспроизведении путешествия космонавтов, были захвачены драматическими перипетиями борьбы человека с бунтующим роботом; другие пошли дальше — к пониманию концепции фильма, к разгадыванию смысла его «загадочности». Кубрик создал произведение, причудливо сочетающее в себе особенности голливудского коммерческого боевика и философского произведения, в котором критика буржуазной цивилизации приобретает декадентский характер. В этом втором своем прочтении фильм Стэнли Кубрика ведет человеческую мысль в тупик неподдающихся познанию тайн. Для того чтобы выйти из тупика, ей нужны иные социальные маршруты.
Замена реалистического анализа действительности мистификацией ее уродств нередко порождает в искусстве буржуазных стран «эстетическое бунтарство»: чувства протеста и гнева реализуют себя в поисках «провоцирующих» художественных форм, взрывающих «порядок», ставящих под сомнение «систему». Художнику отводится в таких случаях некая особая роль, неподвластная обществу, в котором он живет и творит.
При сопоставлении разнообразных высказываний о миссии художника в современном мире нетрудно заметить, как часто сближаются — на почве индивидуализма—пропагандисты буржуазной идеологии и люди, извращающие революционные идеи, оставаясь «внутри» освободительного движения. Но мелкобуржуазная революционность и ревизионистские извращения революционных идей опасны не только сами по себе как помеха движению. Очень часто они становятся «формулой перехода» к прямой буржуазности. Свойственные мелкобуржуазной революционности колебания всегда чреваты изменами и перебежками. Жизнь дает все новые примеры такого рода.
В одном ИЗ своих недавних интервью Антонин Лим, в прошлом чехословацкий кинокритик, а ныне эмигрант, находящийся в услужении у идеологов и пропагандистов антикоммунизма, заявил:
Комментарии закрыты.