По-моему, причина одна: они не хотят брать негров, которые хоть мало-мальски в чем-то смыслят. Это мое личное мнение. Но ведь так повсюду. К примеру, там работают парни, с которыми я вместе учился в школе. Среднюю школу они так и не одолели. Стажа никакого. Через армию не прошли. На квалифицированную работу не годятся. Их для чего держат — чтобы никто не мог предъявить иск. Допустим, вы идете и говорите: «Я хочу возбудить дело против авиакомпаний, потому что к неграм они относятся с предубеждением». А доказать не сможете: негры-то у них работают. Только эти негры — они безо всякого образования. Таких — держат, ведь им не продвинуться по службе. А очутись на их месте я, сказали бы: «Гляньте-ка, да этот парень с мозгами. Это нам не подходит. Надо его попридержать». Понимаете, о чем я? Вот какими делами они там занимаются, а это нужно бы расследовать.
Другие авиакомпании у нас в то время вообще не набирали людей. Поэтому я стал искать любую работу. Прошло семь месяцев, пока я устроился. И чем дольше искал, тем напористее становился. Я до того дошел, что даже сбрил бороду и постригся. Ведь нередко, чтобы получить работу, нужно произвести впечатление. Вот я и подумал, а не смахиваю ли я на чучело? Не то чтобы я был грязным, неопрятным — я за собой следил. Да, мне приходилось носить грубые башмаки и мятую одежду, но уж будьте уверены, все было чистое. Только наружность тоже много значит. Вот я и сбрил бороду. В таком я был пиковом положении.
Поехали мы однажды с братом в промышленный район. Машину оставили на стоянке, а сами принялись обходить заводы. Битых три часа ходили, и все без толку, никто с нами и разговаривать не желает. Куда ни ткнешься — мест нет. Даже заявлений не принимают. Попали наконец на какой-то товарный склад. Секретарша говорит, мест нет. Тут я до того обозлился, что сказал: «Я не собираюсь лезть в ваши дела, но это точно? Может, вы позвоните на завод, свяжетесь с начальником и спросите, не примет ли он заявление?» «Хорошо,— отвечает,— я это сделаю, но только заявлений они не принимают». Позвонила она туда, а он снял трубку и сказал, что одно заявление примет. Она чуть со стула не свалилась. «Да,— говорит,— примет». И извинилась.
Мой брат очень нуждался в работе, но он знал, что я в ней нуждаюсь еще больше, ведь у меня семья. Поэтому, когда к нам вышел начальник, с ним говорил я. Я должен был во что бы то ни стало показать товар лицом. Чтоб он понял: работа мне нужна позарез. Он стал меня подначивать. «Мистер Хокинс,— говорит,— работа здесь тяжелая». А я ему отвечаю: «Я с детства привык к тяжелой работе. Я вырос на ферме в Окмене, штат Алабама. Я знаю,— говорю,— что такое тяжелая работа. Я,— говорю,— пришел сюда не баклуши бить. Если бы,— говорю,— я хотел бить баклуши, я б сидел дома». А он все пытается меня расхолодить, а я на него все наседаю и наседаю, ну, он и сдался. «Мистер Хокинс,— пугал он меня,— к работе мы приступаем с шести». Но только что бы он ни сказал, на все у меня готов ответ. «В ВВС,— говорю,— мы приступали в четыре». Так оно и было. А он гнет свое: «Мы работаем много. По двенадцать часов в сутки». А я ему: «В ВВС мы работали по восемнадцать часов. Так что давайте не будем. Время,— говорю,— не имеет значения. Дайте мне,— говорю,— работу, и я справлюсь. Я выносливый, я все осилю».
Товар подошел: на следующее утро в шесть я приступил к работе. Проработал там год. А потом они обанкротились. И меня выставили на улицу. Не только меня — человек пятьдесят. И мы опять столкнулись с проблемой, куда приткнуться,— это было ужасно. Я снова подал на пособие по безработице, но все равно моя старушка никак не могла разделаться со счетами. Домохозяин грозился нас выгнать. Тогда мы позвонили теще в Виргинию и попросили прислать за нами грузовик — не то нам придется ночевать под открытым небом. Мебель мы сдали на хранение, и жена с двумя ребятишками перебралась к матери. А я остался в Бирмингеме у брата. Сидел без работы семь месяцев.
Поначалу вставал я рацо — по привычке. Знаете пословицу: какая пташка раньше проснулась, та скорее и корму нашла. Только все равно это не помогало, и я махнул рукой.
В голову мне начали лезть разные мысли. Я стал подумывать о противозаконных вещах, понимаете? Например, о том, чтобы приторговывать героином — дело это прибыльное. Но поразмыслил я о законе и о том, что со мной будет, если поймают. И отбросил эту идею. Но когда я бродил по улицам и видел денежных людей, в голове у меня так и вертелось: а что, если их обчистить? Так меня припекло. Мне нужны были деньги. Я мог потерять семью, ведь моя жена была в Виргинии, а я — здесь, в Алабаме. Я знал, работу в Виргинии не найти, но и здесь было не лучше. А еще я видел, как некоторые парни обделывают свои делишки. И я стал подумывать: а что, если последовать их примеру? Я видел: они неплохо устроились, они не пропадут. А ты сидишь на бобах, вот так-то! Стараешься жить по правде, а нужда не дает. В кармане ни шиша. Жилья своего нет, есть нечего, разве что покормят родственники. Я переживал вдвойне, потому что у меня семья и я пытался сохранить ее. Меня мучило, сможем ли мы когда-нибудь воссоединиться.
До того меня припекло, что я даже стал думать о боге. Я баптист, правда, в молельню хожу не часто, врать не буду. Последний раз я был там на похоронах отца. А тут у меня появилось ощущение, что бог за что-то меня покарал. Подпустил к работе, а потом ее отнял. Я убежден, он за то меня покарал, что я скверно обходился с домашними. После того как закрыли склад, я начал отираться на улице. Курил марихуану, выпивал с дружками. Я-то прохлаждался, а семья моя бедствовала.
Комментарии закрыты.