В четырнадцать лет меня выгнали из дому

Сидел я как-то курил травку и забалдел, оставил окурок в пепельнице. А мать сказала, если хоть раз поймает меня на этом, выгонит. Так оно и случилось. Она увидела окурок, а когда принялась укладывать мое барахло, в коробке из-под обуви нашла еще и порошок. И все. Вышвырнула меня. Я поселился на задворках у своей тетки. Ночевал в машине, а днем шатался по улицам.

Я уже в то время подторговывал мэрихуаной и героином. И ничего в этом такого не видел. Парни, которые обучали меня воровству, говорили: «На-ка вот тебе сигареток, продай». А героин я увидел даже еще раньше, чем травку. Шел в школу и встречал одних и тех же ребят, они сидели вот так. (Изображает клюющего носом наркомана.) «Чего это с ними?» — спрашиваю. А мне говорят: «Они колются». А когда я возвращался вечером домой, видел, как они передают деньги в обмен на героин. Так что это я увидел еще раньше, чем травку. Но сам этим не занимался. Травкой и кокаином баловался, но не кололся. Боюсь я иголок. В жизни бы не стал колоться, факт. Да еще когда подторговываешь — профукаешь весь доход. Не дело это. И с травкой тоже, когда подторговываешь травкой, накуриваться нельзя: ведь это твой товар, а ты вместо того, чтобы его сбывать, накуриваешься. Этому меня горький опыт научил. Если ты на кого-то работаешь, обычно, пока продашь десять-двадцать си гарет с начинкой, три-четыре выкуришь сам. А если торговля не идет и ты не забалдел — это же ошалеть можно. Ну и черт с ними, думаешь. И закуриваешь. Глядь, а товар-то тю-тю. У меня, наверное, до сих пор не прошла еще шишка на голове, такую взбучку задал мне этот ниггер. Всего меня отделал. Да как! Сам здоровущий, образина черная, страшная. Здоровущий, гад. (Смеется.)

Наверное, с добрый час надо мной трудился. В жизни меня так не били.

Года полтора я промышлял и травкой, и героином. Возле наркоцентра, тут, неподалеку. И в Бруклине, где мы раньше жили. Товар сбывал обычно парням чуть постарше моего. Но очень скоро решил: буду иметь дело только с травкой, а с героином — уж очень это рискованно. Слишком много крутится темных людей. А я что? Пацан, еле-еле душа в теле. У меня будут больше отбирать, чем покупать. Пойдет слух, что ты ходишь без пушки, голенький, ниггеры — они как увидят это, набросятся на тебя и оберут до нитки. Чего доброго, убьют еще. Вот я и решил: выйду из игры, пока чего не случилось. Пока обо мне совсем худая слава не пошла. Не знаю, как вам объяснить, почему я на это решился. Бывает иногда такое чувство, которое подсказывает: остановись, не то влипнешь в историю. А потом, все равно я почти всю выручку отдавал. И матери не мог помогать — ни в какую не хотела брать у меня деньги. Я ведь почему в это втянулся? Потому что не мог просить у матери денег. Подонком себя чувствовал. Она работает без выходных, а я сижу у нее на шее. Не мог я, в общем. Только когда я стал подторговывать, она ничего от меня не захотела принимать. Да и выручал я не так чтоб много. То есть выручал-то я больше, но почти все приходилось отдавать парням, на которых я работал. А одежду и прочее барахло покупать на свои.

Но тогда мне и в голову не приходило пойти работать. Какая еще там работа? Да и кто меня возьмет, КОМУ я такой нужен? Зайду, бывало, к тетке, а она: «Все еще шляешься?» — «Ага». — «Почему не идешь работать?» И вот вся семейка начинает: «Иди работать!» Обступят меня, вот тут сижу я, а вот тут дядюшка Леон стоит и все остальные, а я сижу ну прямо как на допросе. Потный весь… (Смеется.) «Ладно,— говорю,—доставлю вам такое удовольствие». А выйду от них, и опять за свое: травка, порошок! Травка, порошок! Работа? Да это звучало как оскорбление. Как ругательство какое.

Сейчас-то я вижу, что даже и не пытался искать работу. Думал, кому я такой нужен? Но только все равно жил я хреново. Каждый день одно и то же. И ничего впереди. И я сказал себе: «Да какого черта! Мыкаюсь же я по улицам со своим товаром, так помыкаюсь, поищу работу, меня не убудет». Только я знал: если нет аттестата, о работе и не заикайся. А у меня его не было. Получалось, все вроде бы против меня, так что я даже и не пытался.

Когда мне было пятнадцать, я упросил мать, чтоб пустила меня обратно. Не успел вернуться домой — опять все наперекосяк. Нас обокрали. А раз я вожжался со всякими, она и подумала, что это я подстроил, сказал своим дружкам, когда ее не будет дома. Она подумала, это моих рук дело. Вот так-то. И я снова ушел. Жить в машине на теткином дворе.

Комментарии закрыты.